ФОНД КУТЕПОВ
ЦЕЛИ ФОНДА
КОНТАКТЫ С ФОНДОМ
НОВОСТИ ФОНДА
ВОССТАНОВЛЕНИЕ
МЕМОРИАЛА
ГЕНЕРАЛ А.П.КУТЕПОВ
ИСТОРИЧЕСКИЕ
СПРАВКИ
КАРТА ГАЛЛИПОЛИ
1921
КАРТА МЕМОРИАЛА
1921
ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ
ИЗ ПОЧТЫ ФОНДА
ГОСТЕВАЯ КНИГА
ПАРТНЕРЫ
Copyright: Oleg Novikov, 2005.
All Rights reserved.
|
|
БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ
Фрагмент из книги Шамбарова В.Е.
Текст книги
Когда огромная флотилия с войсками
Врангеля и крымскими беженцами в ноябре 20 г.
прибыла в Константинополь, начались переговоры с
французскими оккупационными властями об их
дальнейшей судьбе. По настоянию Врангеля Русская
армия, как организованная боевая сила, была
сохранена. Ее чинами, согласно приказу
главнокомандующего, оставались солдаты и
офицеры. Все иные считались беженцами, французы
объявили, что тем из них, кто не претендует на
помощь властей, обязуется жить на свои средства и
готов дать в этом подписку, предоставляется
свобода передвижения, остальные направлялись в
специальные лагеря — в Турции, Греции, Сербии, на
островах Эгейского архипелага. Эвакуированные
разделялись. Кто-то выплеснулся в
Константинополе, других суда повезли в разные
стороны. Русские корабли, захваченные в качестве
залога «на покрытие расходов», французы
перегнали в Бизерту (Тунис). Команды разместили
там в лагерях, а корабли бесцельно простояли
несколько лет в состоянии неопределенности. А
потом, когда Франция окончательно утвердила их
своей собственностью, они оказались уже ни на что
не годными — ведь с 17 года они не видели ни
нормального ухода за собой, ни регламентных
работ. И их продали на металлолом.
В Константинополе остался штаб
главнокомандующего, ординарцы, конвой — 109
офицеров, 575 солдат и казаков. 1-й корпус Кутепова,
в который сводились все регулярные части — 9363
офицера и 14 698 солдат, направлялся на полуостров
Галлиполи (западный берег пролива Дарданеллы).
Донской корпус Абрамова — 1977 офицеров и около 6
тыс. казаков, располагался в турецких селениях
Чилингир, Санджак-Тепе, Кабакджа. Кубанский
корпус Фостикова, около 300 офицеров и 2 тыс.
казаков, был вывезен на остров Лемнос. При армии
остались более двух тысяч женщин, 500 детей.
Конечно, в Константинополе русских
офицеров было больше — и из предыдущих волн
эвакуации, и из окончательной, крымской. Кто-то из
них никогда не был связан с Белым Движением,
кто-то решил порвать эту связь, перейдя на
положение неорганизованных беженцев. Не всех
таких офицеров можно было принимать буквально —
многие русские становились «полковниками» и
«капитанами», лишь бы увеличить шансы как-то
пристроиться. Скажем, разве турку на вокзале не
лестно, что его чемоданы несет русский полковник?
Точно так же как любая русская женщина, пошедшая
на панель, становилась «княжной». Среди офицеров,
отошедших от армии, возникали свои «союзы»,
«лиги», «центры», играющие в политику, в заговоры
— что чаще всего выражалось в поисках
покровителей, которые выделили бы организации
средства к существованию.
Вокруг армии и беженства крутились
шпионы всех мастей, аферисты, вербовщики.
Французы вовсю набирали волонтеров в
Иностранный легион для войны в Алжире.
Находились благодетели, вербовавшие желающих
ехать в Бразилию, обещая авансы, средства на
проезд и земельные участки — что на самом деле
оборачивалось рабским [565] трудом на кофейных
плантациях. Большевистская агентура тут же
принялась внедрять возвращенческие настроения.
Все факторы работали на нее — душевный упадок,
ностальгия, жалкие условия существования. А
информация о том, что в это время творилось в
Крыму, за границу не проникала. Если и доходили
какие-то слухи, то уж больно неправдоподобными
выглядели сами масштабы зверств.
От подобных разлагающих влияний и
старалось уберечь армию белое командование.
Уберечь, как единое целое, от разброда и распада.
Ведь пока сохранялась армия, Белое Движение еще
не было побеждено. Еще жила идея возрождения
прежней России. Еще оставалась надежда вернуться
на Родину с оружием в руках и возобновить борьбу.
Нельзя сказать, чтобы союзники гостеприимно
встретили людей, столько раз выручавших их в годы
мировой войны и спасавших Европу от нашествия
большевиков. Правда, пайки поначалу установили
сносные, на 2 франка в день — 500 г. хлеба, 250 г.
второсортных консервов, крупа, немного
картофеля, жиры, соль, сахар, чай. Зато условия
размещения оказались отвратительными. На
Лемносе у кубанцев — лагеря, палатки под зимними
ветрами, недостаток пресной воды. Положение
донцов по сравнению с другими частями считалось
«удовлетворительным». Казаки разместились в
овчарнях, бараках и землянках, штаб корпуса — на
станции Хадем-Киой, приемная ген. Абрамова
находилась в местной кофейне. Инициативой
казаков и усилиями командования вскоре было
организовано обучение ремеслам, охота, открыты
курсы для офицеров, самодеятельный театр.
На полуострове Галлиполи, куда
отправили основную часть белогвардейцев,
некогда турки держали пленных запорожцев. Лагеря
для русских пленных располагались там и во время
войны 1853— 1855 гг. Это, пожалуй, говорит само за
себя. В 1915 г. во время Дарданелльской операции на
полуострове происходила высадка
англо-французского десанта при поддержке
корабельной артиллерии, поэтому крохотный
городишко Галлиполи был полуразрушен. Он смог
вместить в себя, включая и развалины, едва ли
четверть корпуса — штаб, лазареты, части
обеспечения, женщин и детей. А основная масса
войск располагалась в 7 км от города по берегам
речушки в Долине Роз — где никакими розами давно
уже не пахло. Русские окрестили ее по-своему —
Голое поле. Под непрекращающимся холодным дождем
выгружались с кораблей, трое суток ставили
выданные французами палатки. Кроме чахлого
кустарника на холмах, не было даже топлива, чтобы
просушить одежду и обогреться.
В этих условиях Кутепову приходилось
прилагать неимоверные усилия, чтобы армия не
утратила окончательно своего духа и осталась
армией. Он провел реорганизацию, переформировал
части, сводя воедино остатки прежних полков и
команд. Укрупненные таким образом полки
объединил в новые дивизии, начальниками которых
стали генералы Витковский, Туркул, Скоблин,
Барбович. Военный лагерь было приказано
организовать по уставным правилам — наладить
несение службы суточным нарядом, выставить
караулы. Как в дореволюционное время,
возобновлялись регулярные занятия строевой и
боевой подготовкой, словесностью и законом
Божьим. Свободное [566] время Кутепов требовал
занять работой по благоустройству лагеря —
сделать грибки для часовых, выровнять линейки,
соорудить въезд в лагерь, полковые вензеля,
навесы для знамен, из подручных материалов,
кустарника и тростника, плести койки, собирать
морскую траву на циновки и матрацы. Для
поддержания дисциплины и порядка в полках
восстанавливались офицерские суды чести.
Действовали и военно-полевые суды.
Этими мерами, которые скептики
расценивали как «солдафонские» и «дубовые»,
Кутепов достиг результата — армия не
развалилась и не разложилась. Она постепенно
выходила из состояния шока, возрождались ее
внутреннее единство и боевой дух. В условиях
лишений, оторванности от родины, унижения
возникал некий микрокосм прежней армии, прежней
России. Галлиполийский корпус стал понемногу
оживать. Сооружалась церковь с иконостасом из
одеял, лампадами из консервных банок и звонницей
из снарядных гильз. Начали работать мастерские
по починке одежды и обуви. Была отлажена
гарнизонная и патрульная служба. Частям
предписывалось соблюдение своих полковых
праздников, проведение смотров и парадов.
Запрещалась нецензурная брань, «порожденная
разгулом войны». За продажу (или пропой) оружия,
чему вначале были примеры, военно-полевой суд
стал выносить смертные приговоры. В частях стали
выпускать рукописные журналы и газеты,
организовалась фехтовально-гимнастическая
школа. Был выработан даже дуэльный кодекс. Приказ
Кутепова по этому поводу, утвержденный
Врангелем, гласил:
«Признавая воспитательное значение
поединков, укрепляющих в офицерах сознание
высокого достоинства носимого ими звания, для
поддержания воинской дисциплины и укрепления
моральных основ приказываю всем судам чести
прибегать к поединкам во всех случаях, когда это
окажется необходимым».
Поединки не очень поощрялись, но и не
запрещались. Только ни дуэльных пистолетов, ни
шпаг не было, да и офицеры за время гражданской
привыкли к другому оружию. И в Галлиполи, когда
оказывалась оскорбленной чья-то честь,
традиционными стали такие смертоносные
поединки, как дуэль на винтовках или фехтование в
штыковом бою.
Врангель смог приехать в Галлиполи
только 22 декабря. Посетил он и лагерь кубанцев на
Лемносе. Выступил перед войсками, принял парады,
побеседовал с командованием и вновь вернулся в
Константинополь, где обосновался на последнем
русском корабле — яхте «Лукулл». Из
военачальника он вынужден был превращаться в
политика и дипломата, вертеться в клубках интриг,
хитросплетений политической конъюнктуры, вести
постоянные переговоры с союзниками, изыскивать
полезные контакты. Борьбу за армию приходилось
начинать не только с иностранцами, но и со своими,
русскими. На Врангеля давило и левое, и правое
крыло эмиграции. Одни добивались
«демократизации» армии, другие, наоборот,
обвиняли главнокомандующего в «либерализме».
Сразу несколько политических группировок,
претендующих на роль «правительств в изгнании»,
старались взять армию под свой контроль (не
предлагая при этом какой-либо реальной помощи).
Врангель заявлял относительно этих организаций:
«Я за власть не цепляюсь. Но пройдя
через горнило бедствий, [567]
потоки крови, через Временное
правительство, всякие комитеты... они хотят
теперь снова повторить тяжелые ошибки прошлого...
Передавать армию в руки каких-то комитетов я не
имею нравственного права, и на это я никогда не
пойду. Мы должны всемерно сохранять то знамя,
которое вынесли. Разве может даже идти речь о том,
чтобы армия находилась в зависимости от
комитетов, выдвинутых совещанием учредиловцев, в
рядах которых находятся Милюков, Керенский,
Минор и присные, именно те, которые уничтожили,
опозорили армию, кто, несмотря на все уроки, до
сего времени продолжают вести против нее войну».
Для некоторого противовеса
противникам при содействии Струве, Бернацкого,
ген. Шатилова из политических деятелей,
принимающих сторону Врангеля — кадетов,
народных социалистов, учредиловцев, — в
Константинополе образовался свой
«парламентский комитет».
В оппозицию Врангелю встал ген. Слащев.
С лета пребывая не у дел, он много пил (что
началось еще в гражданскую), стал баловаться
кокаином. Но сохранял немалую популярность.
Теперь Слащев отошел от дел, занялся
огородничеством. А по ресторанам вел разговоры,
критикуя главное командование, обвиняя Врангеля
во всех поражениях и называя его «виновником
потери нашей земли». Распространял версии о
сокрытии каких-то денег. Подобные заявления он
делал местным газетенкам — в качестве
скандальной фигуры он занял прочное место в поле
зрения прессы. В начале января Слащев
опубликовал брошюру «Требую суда общества и
гласности», где собрал свои рапорты Врангелю,
выдержки из прежних статей и интервью газетам,
пытаясь доказать этой подборкой вину
главнокомандующего. В общем-то это было неким
повторением ситуации с письмом-памфлетом
Врангеля Деникину, только в гораздо менее
логичной и более вызывающей форме. Суд чести при
штабе главнокомандующего постановил исключить
Слащева со службы, лишить звания без права
ношения формы одежды и выслать из
Константинополя. Слащев решения суда не признал,
подчиняться ему не собирался и трубил об этом
везде, где мог.
Штабы Врангеля и Кутепова все еще
пробовали разрабатывать планы каких-то операций.
О высадке в Грузии, переводе на Дальний Восток.
Устанавливались контакты с Савинковым,
Перемыкиным и Булак-Балаховичем,
обосновавшимися со своими отрядами в Польше.
Рост оптимистических надежд на будущее вызывали
крестьянские восстания на Тамбовщине, Украине, в
Сибири. Белое командование даже стало готовить
для переброски в Россию летучие отряды из лучших
офицеров-добровольцев, которые смогли бы
добраться до восставших районов и стать центрами
организации антибольшевистской борьбы. Но
сухопутные дороги в Россию были блокированы
войсками Кемаля и фронтами турецкой гражданской
войны. Возможность морских десантов целиком
зависела от союзников, которые не проявляли в
этом плане ни малейшей заинтересованности. А
перевозка на Дальний Восток стоила слишком
дорого...
К 1921 г. международное положение
складывалось далеко не в пользу белогвардейцев.
Англичане подозрительно относились к
присутствию русского войска у Дарданелл,
традиционно опасаясь за свои [568] сферы влияния на
Ближнем Востоке. Приближения к ним никаких
«очагов напряженности» они не желали. К тому же
они вовсю развивали работу по началу торговли с
Советской Россией, готовился обмен делегациями и
подписание торгового соглашения. Для этих целей
армия Врангеля, застрявшая в Турции, была лишь
помехой. Менялась и политика Франции. Она теперь
тоже заявляла, что склонна разрешить торговые
соглашения с большевиками. С меркантильной точки
зрения у нее оставалась какая-то надежда
получить старые российские долги от Совдепии, но
никак не от Врангеля. А в военно-политическом
плане, вместо прежней континентальной союзницы
— России, Франция пыталась обрести поддержку в
союзах малых государств и делала ставку на
Польшу, Румынию, Латвию, Эстонию. Но их
благополучие целиком зависело от мира с
Совдепией. Италия и Греция боялись пребывания
35-тысячного русского контингента вблизи своих
границ.
Контингента непонятного — армии без
государства, не подчиненной ни одному из
существующих правительств и слушающейся лишь
своего главнокомандующего. Кто знает, против
кого ей вздумается повернуть штыки? Перейти на
сторону Кемаля, двинуться напролом через границы
в Россию или выкинуть еще какую-нибудь штуку? Тем
более что это были не просто 35 тысяч солдат и
офицеров, а отборные воины, закаленные в двух
войнах, прошедшие огонь и воду, умеющие доходить
до пределов самоотверженности и драться с
десятикратно превосходящим противником —
многие из них более шести лет не выходили из боев.
Врангель считал преступным сводить на нет такую
силу. Но Европа считала опасным ее сохранение.
Русская армия оказалась никому не нужна. Она всем
мешала. Вскоре последовали конкретные шаги.
Уже в конце 20 г. Франция сочла свои
союзные обязательства исчерпанными эвакуацией
(купленной ценой флота) и решила избавиться от
обузы, которой стали для нее белогвардейцы. От
Врангеля все настойчивее требовали, во-первых,
разоружить армию, а во-вторых, сложить с себя
командование и распустить войска, переведя их на
положение гражданских беженцев. Он
категорически отказывался. Лишить армию
довольствия французские оккупационные власти
боялись — кто знает, какой взрыв способны
учинить эти русские? Они старались закручивать
гайки постепенно, уменьшая продовольственные
пайки и довольно ехидно предлагая восполнить
разницу «за счет средств главнокомандующего».
Средств у главнокомандующего не было никаких. И
борьба за армию приняла еще одно направление —
поиска денег. С протянутой рукой представители
Врангеля обращались к состоятельным гражданам,
сумевшим сохранить капиталы, к правительствам и
общественным организациям. Дорог был каждый
франк, доллар и фунт, которые позволили бы лишний
день пропитать какое-то количество
белогвардейцев. Огромные суммы имелись в
распоряжении русских посольств за рубежом. Но
расставаться с ними дипломаты не спешили. Они
образовали Совет послов, который вел собственную
политику, а о деньгах уклончиво отвечали, что они
принадлежат «законному правительству России».
Ну а какое правительство считать законным, послы
намерены были решать сами. [569]
Старшина русского дипкорпуса М. Гире
вместо денег тоже давал советы перевести всех
эвакуированных на положение беженцев — мол,
только тогда можно будет рассчитывать на помощь
общественных и благотворительных организаций.
Кое-какую поддержку оказала
американская администрация помощи АРА,
открывшая в лагерях свои продовольственные
пункты и начав поставлять хлеб, молоко, одеяла —
из которых белогвардейцы стали шить себе одежду.
Струве и Бернацкий пытались вести в Париже
переговоры с правительствами Антанты, но
безрезультатные. Вдобавок ко всему их голоса
глушились другими эмигрантскими кругами. Левые
кадеты и социалисты готовили здесь сбор нового
«Учредительного Собрания», заседал тот же Совет
послов. Между тем отношения с французами
обострялись. Их начальник штаба в
Константинополе ген. Депре стал пытаться
распоряжаться русскими войсками, минуя Врангеля.
В лагерях была учреждена должность французских
«командующих», которым подчинялись русские
коменданты. Такой «командующий» в Галлиполи от
лица оккупационных властей потребовал сдать
оружие. Врангель выступил с протестом, угрожая
непредсказуемыми последствиями, которые может
вызвать такой шаг, и французы уступили.
По поручению Верховного комиссара
Франции ген. Пелле Врангеля посетил адмирал де
Бон, предложив ему сложить с себя звание
главнокомандующего, дабы успокоить общественное
мнение. Врангель ответил:
«Я буду оставаться на своем посту до
той поры, пока не удалят меня силой, и буду
употреблять все свое влияние для того, чтобы
задержать русских от гибельного шага —
переселения в Бразилию или возвращения в
Совдепию».
Союзники стали запрещать рассылку по
лагерям приказов Врангеля, его выезды из
Константинополя. И принялись направлять в лагеря
своих офицеров для опроса белогвардейцев,
желающих выйти на положение беженцев. Попутно
разъясняли, что русские сейчас вовсе не обязаны
оставаться в подчинении своих начальников, что
они вольны вернуться на родину или остаться на
чужбине, бросив армию.
Серьезного успеха подобная агитация
не имела. Армия продолжала держаться даже в
обстановке жестоких лишений. Люди не имели
возможности помыться и бороться со вшами,
имелись смертные случаи от тифа и холеры. Ходили
во фронтовых обносках или самодельных одеяниях.
Постоянное сокращение пайков обрекало армию на
полуголодное существование. Попробовали создать
рыболовецкую команду, но уловы в здешних местах
были бедными, да и то половину приходилось
отдавать турецким владельцам сетей и лодок.
Другие команды ходили за десятки километров за
топливом. Под носом французских часовых воровали
со складов на дрова немецкие снарядные ящики, а
то и снаряды — их разряжали и продавали порох
местным охотникам. Кто-то действительно не
выдерживал такой жизни и бежал — нанимаясь к
Кемалю, записываясь в Иностранный легион,
вербуясь в Бразилию или возвращаясь в Россию. 30
офицеров решили с оружием пробиваться в
славянские страны. В местечке Бу-лаир их
попытался задержать отряд греческой
жандармерии, но они атакой рассеяли греков. Те
через своего префекта сообщили по телефону [570] в
Галлиполи Кутепову. Пока офицеры праздновали
победу в местном кабачке, подошел высланный из
лагеря патрульный наряд и арестовал их.
Но большая часть армии стойко
переносила все невзгоды. А к весне, с
наступлением тепла, она вообще стала оживать.
Пошли на убыль болезни — люди избавлялись от
насекомых, смогли купаться в море и речушках.
Благотворно сказывался и отдых от войны. Стал
оживать и сам по себе заброшенный Галлиполи.
Сюда, как к уголку России, пусть суррогатному,
неполноценному, потянулась часть
неорганизованных беженцев из Константинополя.
Из мужчин, желающих поступить или вернуться в
армию, был даже сформирован «беженский
батальон». Вокруг внезапно возникшего воинского
поселения собиралась и другая публика.
Съезжались греки, армяне, турки, открывающие
грошовые лавчонки, кабачки и трактирчики для тех,
у кого каким-то образом завелись деньги. К такой
толпе изголодавшихся мужчин двинулись
второразрядные константинопольские
проститутки. По вечерам набережная, которую
окрестили «Невским проспектом Туретчины»,
переполнялась гуляющей публикой. Особенно
оживлялся городок в воскресенье, когда пароход
привозил продовольствие, газеты, почту. Играли
полковые оркестры. Были сооружены 7 церквей.
Открылась гимназия, кадетские корпуса,
функционировал самодеятельный театрик,
периодически наезжали и артисты-эмигранты из
Константинополя, в том числе знаменитости.
Организовывалась рукописная печать, различные
клубы.
Но к весне донельзя ухудшились и
отношения с французскими властями. Стало
доходить до конфликтных ситуаций. Командующий
оккупационными войсками ген. Шарпи принял
решение о переводе донцов из Чаталджи, где они
немножко обустроились, в гораздо более худшие
условия на о. Лемнос. Это вызвало возмущение.
Казаки лопатами и кольями разогнали
сенегальских стрелков, прибывших для их
усмирения и переселения. Были раненые. Лишь после
распоряжения Врангеля, призвавшего донцов
успокоиться, инцидент удалось погасить, и
перевод состоялся. Участились конфликты русских
с французскими патрулями. В самом
Константинополе в день праздника Конной гвардии,
когда главнокомандующий устроил торжественный
развод караулов в русском посольстве и
консульстве, а юнкера прошли с оркестром по
улице, это вызвало переполох властей. Врангель
получил приказ Пелле разоружить конвой и штабных
ординарцев, но выполнить его отказался. Тогда
Пелле приказал очистить здание посольства от
всех военных учреждений, а Врангелю предписал
выехать из Турции. Главнокомандующий выразил
желание попрощаться с войсками в Галлиполи и на
Лемносе. Во избежание эксцессов ему запретили.
Разрешили лишь обратиться к войскам с письменным
посланием, текст которого подлежал согласованию
с французами. Врангель стал тянуть время, делая
заявления в газетах с намеками на
непредсказуемые действия армии. В Галлиполи
пошли слухи о его аресте. Раздались призывы идти
с оружием на Константинополь выручать его.
Напуганные союзники кинулись к Врангелю, и он
успокоил войска своим приказом. Распоряжение о
высылке из Турции пришлось спустить на тормозах.
[571]
Вскоре ген. Шарпи отдал новый приказ
русским частям сдать оружие. Кутепов,
ознакомившись с ним, заявил: «Пусть приходят и
отнимают силой». Французы, указывая на
непосильность расходов по содержанию Русской
армии, недвусмысленно намекнули на прекращение
снабжения. В ответ Кутепов усиленно занялся
смотрами и парадами. Союзники встревожились, не
собираются ли русские идти на Константинополь?
Кутепов «успокоил» их, что нет, «это просто
очередные занятия на случай, если армии придется
походным порядком пробиваться в Сербию». Тогда
оккупационное командование очередной раз
сократило паек и попробовало воздействовать
демонстрацией силы. К Галлиполи подошла мощная
эскадра из 2 линкоров, 3 крейсеров, миноносцев и
транспортных судов с пехотой. На запрос русских
французский комендант позволил себе «пошутить»,
что у них проводятся маневры:
«Завтра будет высажен десант, который
начнет операцию с целью овладения городом».
Кутепов ответил своей «шуткой»:
«По странному совпадению завтра
назначены и маневры всех частей моего корпуса по
овладению перешейком полуострова».
Ночью эскадра убралась от Галлиполи —
от греха подальше.
Французы одну за другой слали ноты:
«Ввиду образа действий, принятых ген.
Врангелем и его штабом, наши международные
взаимоотношения заставляют нас вывести
эвакуированных из Крыма из подчинения власти, не
одобряемой, впрочем, всеми серьезными и
здравомыслящими кругами».
Подобные заявления размножались для
расклейки по лагерям. Шарпи писал Врангелю:
«Честь имею просить Вас пригласить
русских комендантов следить за тем, чтобы их
подчиненные не мешали распространению этих
документов. Согласно предписанию французского
правительства паек, выдаваемый русским, будет
уменьшен...»
Пелле дополнял:
«Позвольте мне прибавить, что
телеграмма эта в точности отражает мысли и
намерения республики, касающиеся решения в
ближайшее время уничтожить существующую
организацию беженцев, расселенных в
окрестностях Константинополя».
Врангель отвечал:
«Армия, проливающая в течение шести
лет потоки крови за общее с Францией дело, есть не
армия генерала Врангеля, а Русская армия. Желание
французского правительства, чтобы армия ген.
Врангеля не существовала и чтобы русские в
лагерях не выполняли приказы своих начальников,
не может быть обязательным для русских в лагерях;
и пока лагери существуют — русские офицеры и
солдаты едва ли согласятся в угоду французскому
правительству изменять своим знаменам и своим
начальникам».
На сокращение пайков он писал:
«Решение французского командования,
хотя, я надеюсь, было продиктовано исключительно
финансовыми соображениями, может быть
истолковано и как желание воздействовать на
моральное состояние войск. Убежденный в
необходимости сохранять порядок, который
особенно обязателен в тяжелые минуты, лишенный
возможности выявлять мой личный авторитет в
войсках, я вынужден отклонить от себя всякую
ответственность за дальнейшее».
Копии таких ответов он публиковал в
печати, сопровождая заявлениями, вроде «Если
французское правительство настаивает на
уничтожении армии, то единственный выход —
перевезти всю армию на [572] берег Черного моря,
чтобы она смогла по крайней мере погибнуть с
честью».
Добиться неподчинения белому
командованию, подорвать его авторитет союзники
так и не смогли. Огромную популярность приобрел
Кутепов, неотлучно находившийся при войсках,
деливший с ними все тяготы. Его в шутку называли
«Кутеп-паша, царь Галлиполийский». Когда в марте
он по вызову штаба приехал в Константинополь, на
пристани его встретили громовым «ура!»,
подхватили на руки и несли по улицам. Для
разоружения и расформирования французы
принимали и другие меры нажима. Запретили въезд в
русские лагеря, аннулировали все ранее выданные
пропуска. Врангель вместо сдачи приказал
Кутепову собрать оружие и хранить под усиленным
караулом. Но одновременно предписал
сформировать в каждой дивизии ударный батальон
из лучших бойцов в 600 штыков и пулеметную команду
в 60 стволов. А контрразведка постаралась, чтобы
это его «секретное» распоряжение стало известно
союзникам...
Вовсю активизировалась
большевистская агентура, агитируя солдат и
офицеров за возвращение на Родину, распуская
слухи об амнистии прошлых «грехов». К этой
агитации подключились французы, стараясь
подогреть возвращенческие настроения — только
бы развалить армию и избавиться от нее. Дошло до
прямых провокаций. Учитывая, что возвращенчество
сильнее всего затронуло казаков, подогнали к
Лемносу судно, начав грубую вербовку желающих
ехать в Россию. Офицеров отгоняли от рядовых.
Фостиков выставил заградительный отряд, но
французы навели на него пушки миноносца,
высадили солдат и начали без разбора загонять
казаков на корабль. Вместе с желающими попадали и
нежелающие. Некоторые прыгали за борт, чтобы
добраться до берега и вернуться в лагерь.
К концу марта отношения Врангеля с
союзниками приблизились к полному разрыву. От
более решительных действий в отношении
белогвардейцев французов удерживал тот же страх
их открытого выступления. И еще
неопределенность. Союзные дипломаты, политики,
военные гадали о причинах упрямства Врангеля,
его неповиновения и независимой позиции. На что
он, собственно, рассчитывает? Предполагали, что
он позволяет себе такое, имея в запасе некий
крупный козырь. Строили версии — какой именно?
Секретный договор с Германией? С Японией? С
Кемалем? Секретные американские займы? Секретный
план нового вторжения в Россию с Савинковым?
Никому и в голову прийти не могло, что в этой
критической ситуации ему оставалось
рассчитывать только на бога, на счастливый
случай и на своих подчиненных...
111. В поисках пристанища
Во время Кронштадского мятежа,
всколыхнувшего было надежды эмиграции,
окончательно прояснилось, что никакой поддержки
антибольшевистской борьбе в России державы
Антанты больше не окажут. И возобновление этой
борьбы отодвигалось из ближайшего будущего на
неопределенные сроки. Отношения с французскими
оккупационными [573] властями обострились до
предела. Срочно требовалось найти какой-нибудь
выход. 4 апреля на Балканы выехала миссия во главе
с начальником штаба Русской армии П. Н. Шатиловым
— для переговоров с правительствами государств,
которые согласились бы приютить у себя белые
войска. При переговорах было решено исходить из
следующих условий: части армии принимаются при
сохранении их воинской организации; для
обеспечения существования просить о
предоставлении им общественных или частных
работ, которые войска могли бы выполнять
большими силами — полками или дивизиями; если же
таковых работ, не унизительных для достоинства
армии, не окажется, ходатайствовать о временном
расселении на казарменном положении. Шатилов
ехал в славянские страны, на которые возлагались
максимальные надежды — королевство СХС
(сербов-хорватов-словенцев, позже Югославия) и
Болгарию, вез личные послания Врангеля к королю
Александру и царю Борису. Такие же переговоры в
Греции поручались ген. Кусонскому, в
Чехословакии — ген. Леонтьеву, в Венгрии — фон
Лампе.
Софию миссия сначала посетила
проездом, поручив здесь представителю Врангеля
ген. Вязьмитинову подготовить почву — позиция
Болгарии, как страны, проигравшей войну, во
многом зависела от позиции Белграда, и успех
должен был определиться тем, примут ли русские
предложения победители-сербы. 6.04 Шатилов прибыл
в Белград. Приехавшие с ним генералы Богаевский и
Науменко, политические деятели Львов и Хрипунов
начали выступать с докладами и публикациями в
прессе о положении армии и беженства в турецких
лагерях, о состоянии казачества, чтобы склонить
на свою сторону общественное мнение. 10.04 русскую
делегацию принял председатель Скупщины, 14.04 —
премьер-министр Пашич, на следующий день —
военный министр Иованович, а 16.04 — король
Александр. Переговоры прошли успешно.
Королевство СХС соглашалось принять 5—7 тыс.
русских на службу в пограничную стражу, 5 тыс. —
на общественные работы. Соглашалось оно и на
прием других контингентов, если их содержание не
ляжет на средства страны. Считалось возможным
еще для какой-то части армии «приискать в будущем
соответствующие работы, каковые в настоящее
время еще не производятся». На вопрос о переезде
в королевство белого командования ответ был
положительным.
Югославия вообще охотно принимала
русских беженцев — уже к началу 21г. здесь
разместились 70 тыс. эмигрантов. Власти
относились к ним доброжелательно, с
исключительным вниманием. Сербия была
традиционно связана с Россией. Король Александр
получил образование в Петербурге, в Пажеском
корпусе, его сестры Милица и Анастасия были
замужем за великими князьями Николаем
Николаевичем и Петром Николаевичем. В отличие от
других стран, в Югославии считались
действительными все российские дипломы об
образовании и ученые степени. Молодое и слабо
развитое государство остро нуждалось в
квалифицированных специалистах, и ему очень
кстати пришлись выброшенные из России ученые,
инженеры, врачи, педагоги, агрономы. Теперь оно
получило и лучшие воинские кадры. Была еще одна
причина, способствующая такому отношению к армии
[574] Врангеля. Королевство СХС образовалось после
мировой войны в результате объединения двух
стран-победительниц, Сербии и Черногории, и
присоединения к ним ряда областей, изъятых у
побежденных Австрии и Болгарии. Поэтому все
ключевые позиции в стране занимали сербы. А
«побежденные» народы, хорваты, словенцы,
македонцы, оказались на второстепенном
положении. С ними начались трения. Король и
правительство рассчитывали, что в случае
конфликта они смогут опереться на русских. Само
их присутствие стало бы сдерживающим фактором
для сепаратистов.
17.04 миссия выехала в Софию. Здесь ее
принял царь Борис, прошли переговоры с
начальником штаба армии Топалджиковым и
министром общественных работ. Удалось добиться
поддержки болгарской православной церкви и
французского посла, завзятого русофила. В
принципе болгары тоже склонны были дать
положительный ответ. Говорили о возможности
принять несколько тысяч человек на
строительство и ремонт шоссейных дорог,
разместить воинские части, содержащиеся за свой
счет. Но права царя были ограничены конституцией,
окончательное решение зависело от
премьер-министра Стамболийского, лидера левой
земледельческой партии. Из-за его болезни
конкретные соглашения задерживались. Но
переговоры пришлось прервать.
Врангель срочно вызвал Шатилова в
Константинополь в связи с серьезными событиями.
7.04 большевистское радио передало обещание
амнистии солдатам, казакам и крестьянам,
мобилизованным в армию Врангеля, а также мелким
чиновникам, сотрудничавшим с белыми и желающим
вернуться в Россию. Для Франции это явилось
хорошим предлогом отделаться от такой обузы, как
белая армия. Амнистия вроде бы снимала все
проблемы и обязательства по отношению к русским
союзникам в глазах общественности. Одно дело —
спасение от смерти, другое дело — содержание
людей, которым уже ничто не угрожает. И 18.04
последовала нота правительства Франции.:
«...Ген. Врангель образовал в
Константинополе нечто вроде русского
правительства и претендует сохранить войска,
вывезенные им из Крыма, как организованную
армию... Не предусмотрено никаких кредитов для
удовлетворения какой бы то ни было русской армии,
находящейся на территории Константинополя.
Существование на турецкой территории подобной
армии было бы противно международному праву. Оно
опасно для мира и спокойствия Константинополя и
его окрестностей, где порядок с трудом
обеспечивается союзнической оккупацией... Ввиду
поведения ген. Врангеля и его штаба наша
международная ответственность заставляет нас
освободить эвакуированных из Крыма от
воздействия ген. Врангеля — воздействия,
осужденного всеми серьезными русскими группами.
Не оказывая никакого давления на самого ген.
Врангеля и его офицеров, необходимо разорвать их
связь с солдатами... Никакого принуждения не
будет допущено над эвакуированными для
побуждения их вернуться в Россию; им будет
предоставлена полная свобода эмиграции в
Бразилию или поиска себе заработка в других
странах... Все русские, находящиеся в лагерях,
должны знать, что не существует больше армии
Врангеля, что бывшие их начальники не могут ими
больше распоряжаться [575] и что впредь они
совершенно свободны в своих решениях. Франция,
более пяти месяцев помогавшая им ценой больших
затруднений и тяжелых жертв, достигла пределов
своих возможностей и не в состоянии более
заботиться об их довольствии в лагерях. Франция,
спасшая их жизнь, со спокойной совестью
предоставляет им самим заботиться о себе».
Текст ноты широко распространялся в
русских лагерях. Но... армия Врангеля все же
существовала. Сохраняла повиновение начальникам
и, будучи «совершенно свободной в своих
решениях», распадаться не хотела. А на
командование армии обрушилась масса проблем.
Срочно форсировать переговоры о перемещении в
балканские страны. Максимально ускорить сам
перевод туда. И деньги. Чтобы армия смогла
продержаться еще несколько месяцев, пока эти
меры осуществятся. Чтобы оплатить перевозку.
Чтобы обеспечить содержание войск, для которых в
первое время не найдется работы —- ждать, пока
она появится, русские теперь не могли. В Париже к
деятельности по поддержке врангелевцев активно
подключился бывший командующий Северной армией
ген. Миллер, сохранивший некоторые связи со
времен мировой войны, когда был представителем
русской Ставки в Бельгии и Италии. В Париж выехал
и Шатилов. При содействии Миллера он был принят,
французским главнокомандующим ген. Вейганом.
Изложил просьбы об отсрочке прекращения
снабжения армии, об указаниях оккупационным
войскам в Константинополе не оказывать давления
на русское командование и не препятствовать
перевозкам войск в Сербию и Болгарию. Вейган
обещал содействие, хотя и подчеркнул
ограниченность своих возможностей в мирное
время. Действительно, немедленного снятия с
довольствия не произошло. Французы лишь
продолжили практику постепенного сокращения,
сняв для начала с пайка еще 2,5 тыс. чел., которым
предоставлялось «питаться из средств главкома,
Лиги Наций и АРА».
Кое-как стала решаться финансовая
проблема. Миллер сумел получить 600 тыс. долларов
от русского посла в Вашингтоне, в распоряжении
которого остались средства не только царского и
Временного правительств, но и правительства
Колчака. Миллион франков перевел через
Земско-городской союз на нужды армии русский
агент в Токио. Было принято также решение, за
которое потом Врангель подвергался серьезным
нападкам — о распродаже невостребованных
ценностей Петроградской ссудной кассы,
эвакуированной во время войны в Крым, а оттуда —
в Сербию. Законные их владельцы погибли или были
раскиданы кто где (при объявлении таковых
предусматривалась выплата стоимости заклада).
Общественность, осуждавшая эту акцию Врангеля,
как нарушение права собственности, обычно
забывала, что другим «собственником» пыталось
выступить советское правительство, славшее ноту
за нотой и добивавшееся возврата ценностей в
свое распоряжение. Впрочем, в значительной мере
такое возмущение и инспирировалось теми же
большевиками.
Вскоре завершились переговоры в
Болгарии, продолженные после отъезда Шатилова
ген. Вязьмитиновым. Несмотря на противодействие
крайне левых сил, правительство решило принять
белогвардейцев. Оно выставило лишь два условия —
что русские будут прибывать [576] организованно со
своим командным составом и что верховное
командование поручится за их благонадежность.
Сыграло роль широко распространенное здесь
понятие славянского братства, традиционные
симпатии к русским со времен Шипки и Плевны —
приют белогвардейцам рассматривался как
ответная помощь России в беде. Имели место и
чисто практические соображения — надежда
улучшить финансовое положение за счет обмена на
левы валюты, переводимой на содержание русских
войск. К тому же после капитуляции по условиям
мира большая часть болгарской армии была
расформирована. Теперь страна получала готовые
прекрасные войска, которые даже не требовали от
нее расходов. Она свободно могла разместить их в
своих опустевших казармах, даже обеспечить
обмундированием со ставших ненужными складов.
Врангель предлагал и дальнейшее сотрудничество
— например, открыть в Софии русскую военную
академию под руководством ген. Юзефовича, где
могли бы обучаться и болгарские кадры —
поскольку по условиям мира Болгарии запрещалось
иметь свои академии. Но это предложение
встретило возражения сербов, не желавших
усиления соседей.
Для Врангеля согласие Болгарии стало
тем более важным, что войска, которые предстояло
обеспечивать «за свой счет», было гораздо
выгоднее направить именно туда. Жизнь там была
дешевле, и из-за низкого курса лева стоимость
содержания 1 человека в Сербии равнялась
содержанию 4 человек в Болгарии.
И началась переброска Русской армии из
негостеприимных лагерей в балканские страны.
Первыми в Югославию направлялись кавдивизия
Барбовича, 4103 чел., — для службы в пограничной
страже, а на работы по строительству железных и
шоссейных дорог — технический полк в 1,5 тыс. чел.,
а также отряд кубанцев и донцов ген. Фостикова, 3
тыс. чел. Лагеря на о. Лемнос из-за самых плохих
условий существования решили эвакуировать в
первую очередь. Для отправки в Болгарию
назначались 4573 чел. донцов бригады Гуселыцикова
— на предоставленные там работы, и группа войск
1-го корпуса в 8336 чел. под командованием
Витковского — для размещения за счет
главнокомандующего. Вторым эшелоном
предполагалось перевезти на Балканы три
кадетских корпуса, училища, лазареты, семьи.
Приказ Врангеля гласил:
«Части армии, перевозимые в первую
голову, будут устроены на различного рода работы.
Остальные же (1-й армейский корпус) за отсутствием
пока аналогичных предложений сохранят порядок
жизни войсковых организаций и будут расположены
казарменно. Армия должна существовать в
полускрытом виде, но армия должна быть сохранена
во что бы то ни стало».
В июле в Галлиполи прошел ряд торжеств.
12.07 — производство юнкеров в офицеры, а затем —
открытие памятника над могилами белогвардейцев,
умерших здесь, и братскими могилами русских
военнопленных прошлых войн. Закладка его
состоялась 9.05. По приказу Кутепова каждый воин
должен был возложить на место памятника камень
весом не менее 10 кг, в результате чего
образовался курган из 24 тысяч камней. Он был
увенчан мраморным крестом, а спереди на нем
помещались российский герб и мраморная доска с
надписью на русском, французском, турецком и
греческом языках: «Первый корпус [577] Русской
армии своим братьям-воинам, в борьбе за честь
Родины нашедшим вечный приют на чужбине в 1920—1921
годах и в 1845— 1855 годах и памяти своих
предков-запорожцев, умерших в турецком плену».
16.07 прошло торжественное открытие
памятника — богослужение, парад, возложение
венков в виде «тернового венца» из колючей
проволоки и жести, передача командующим
коменданту Галлиполи акта об охране русской
святыни... Эти торжества стали и прощальными.
«Галлиполийское сидение» кончалось, несколько
зафрахтованных пароходов начали развозить армию
в разные стороны.
Союзные оккупационные власти и здесь
пытались ставить палки в колеса. Условием
посадки на суда поставили разоружение. Назрел
новый конфликт. Выкрутился из положения Шатилов.
Не желая обострять отношений, приказал сдать
неисправное оружие, а исправное переносить на
пароходы в ящиках, тайно. Тайна, конечно, была
шита белыми нитками, но формальности
соблюдались, а французские офицеры,
осуществлявшие непосредственный контроль за
посадкой, предпочитали закрывать глаза на
проносимые винтовки и пулеметы. В отличие от
своего начальства, пытающегося крутить какую-то
международную политику, они смотрели на вещи
проще — черт с ними, с этими русскими, лишь бы
убирались поскорее и подальше. Когда в Салоники
прибыли первые 2 парохода с 5 тысячами
белогвардейцев для следования далее в Югославию
по железной дороге, ген. Шарли, придравшись к
тому, что, по его сведениям, приехать должны были
не более 3 тыс., приказал не пускать на берег
«лишних». Врангелевцам пришлось чуть ли не силой
выгружаться и пробиваться к станции — благо
греки тоже смотрели на вещи трезво и транзиту
русских не противились.
Продолжалась и агитация за переход на
положение беженцев. Им обещали проезд в те же
балканские страны, но уже в гражданском виде,
независимо от армии. Набрав тысячу таких
желающих, французы выделили им пароход и
отправили в Варну. Но тут уж с возражениями
выступила Болгария, напомнив о своих условиях
приема русских и заявив, что в страну нежелателен
въезд неорганизованных элементов, за которых не
может поручиться главное командование. Хотя, в
общем выход из армии не запрещался. Хочешь —
уходи. Люди, пожелавшие сделать это, лишь обязаны
были в 3-дневный срок перебраться в отдельный
лагерь и до отъезда соблюдать требования
воинской дисциплины. Но разлагающая агитация в
войсках таким лицам запрещалась под угрозой
военно-полевого суда. А командирам отъезжающих
частей предписывалось не принимать с собой таких
беженцев.
Осенью в Галлиполи еще оставались
более 10 тыс. чел. Но им было уже полегче, чем
прежде. Место стало «своим», хоть как-то обжитым.
Ко второй зиме можно было подготовиться более
капитально — рыли землянки, копили редкое здесь
топливо, использовали для благоустройства вещи
уехавших. А главное — больше не было гнетущей
неопределенности и безысходности. Появилась
надежда на скорое улучшение, и оставалось только
ждать своей очереди отъезда.
Белогвардейцев не оставляли без
внимания и советские спецслужбы. От захваченного
Францией флота у Врангеля оставалось еще [578] одно
судно — яхта «Лукулл» водоизмещением 1600 т. По
международным законам — последний кусочек
русской территории. На яхте разместилась
резиденция главнокомандующего. Здесь он жил,
работал, проводил совещания в узком кругу,
несколько раз посещал на ней лагеря. Кроме 33 чел.
команды, на «Лукулле» располагались адъютанты,
дежурные офицеры, 18 конвойцев охраны. 15 октября в
16.30 большой пароход «Адрия», шедший из Батума
через Босфор под итальянским флагом, при хорошей
видимости и спокойном море внезапно повернул на
полном ходу в сторону «Лукулла», стоявшего на
рейде. Тревожных гудков пароход почему-то не
давал. «Адрия» застопорила машины и стала
отдавать якоря лишь в 200 метрах от яхты, когда
столкновение было уже неизбежным. Вахтенный
офицер мичман Сапунов приказал бросать кранцы и
побежал поднимать команду. Удар пришелся на
левый борт, прямо в помещения, занимаемые
Врангелем. Форштевень «Адрии» проломил борт
«Лукулла» и застрял в нем. Потом пароход стал
отваливать задним ходом. В широкую пробоину
хлынула вода, и яхта затонула почти мгновенно. Не
спустив шлюпок, не бросив спасательных кругов,
«Адрия» отошла от места происшествия. Сам
Врангель с женой и адъютантом по счастливой
случайности незадолго до катастрофы съехал на
берег в одно из посольств. Погибли повар и
Сапунов, до последней секунды старавшийся
принять какие-то меры. Утонули все имущество,
документы и архив Врангеля. С помощью водолазов
часть документации удалось потом поднять со дна
в подпорченном виде. Остальное пропало. В ходе
следствия капитан «Адрии» Симич и лоцман
Самурский ссылались на сильное течение
«форс-мажор», лишившее пароход возможности
маневрировать. Выяснилось также, что Симич
принимал меры, чтобы задержаться в карантине и
пройти мимо «Лукулла» ночью. В общем, настоящие
виновники угадывались достаточно прозрачно. Но
прямых улик не было, и дело списали на
«несчастный случай».
Нащупывая слабые звенья в цепи Белой
гвардии, советские спецслужбы начали операцию по
обработке Слащева. Учитывая его конфликты с
Врангелем, неуравновешенность, беспорядочный
образ жизни, большевистская агентура стала
склонять его к возвращению в Россию, гарантируя
неприкосновенность. В декабре Слащев на своей
паровой яхте «Жанна» тайно покинул Турцию и взял
курс на Крым. Вместе с ним отправился ряд его
ближайших соратников — ген. Мильковский,
полковники Гильбих и Мизерницкий, а также жена и
ее брат. Накануне отъезда, по свидетельству
очевидцев, Слащев кутил в ресторане, громогласно
распространяясь, что вынужден уехать «с целью
борьбы с политикой Запада, который распродает
Россию». По прибытию в Совдепию его
действительно не тронули, и он выступил с рядом
заявлений, приглашая «всех русских офицеров и
солдат, находящихся еще за границей, подчиниться
советской власти и вернуться на родину». В одном
из них говорилось:
«Я вернулся в Россию и убедился, что
прошлое предано забвению. И теперь, в качестве
одного из бывших начальников Добровольческой
армии, командую вам: «Последуйте моему примеру!»
В беседах с Фрунзе и другими
коммунистами Слащев сообщил ряд сведений о
врангелевских частях и их планах. Союз
Георгиевских кавалеров исключил генерала из [579]
числа своих членов «ввиду позорного перехода к
большевикам», а Врангель отметил «Несомненно,
большевики еще не раз используют Слащева как
рекламную фигуру. Своим возвращением он нанес
ощутимый удар Русской армии и всему Белому
Движению».
Операция со Слащевым явилась частью
более широкой акции. 3.11.21 «в честь четырехлетней
годовщины Великой Октябрьской революции»
Президиум ВЦИК принял постановление:
«1. Объявить полную амнистию лицам,
участвовавшим в военных организациях Колчака,
Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры,
Булак-Балаховича, Перемыкина и Юденича в
качестве рядовых солдат, путем обмана или
насильственно втянутым в борьбу против
Советской России.
2. Предоставить им возможность
вернуться в Россию на общих основаниях с
возвращающимися на Родину военнопленными...»
И за рубежом красная агентура раздула
очередную кампанию агитации за возвращение.
(Постановление, разумеется, было чисто
пропагандистским трюком. Вернувшихся из-за
границы белогвардейцев сажали — если не сразу,
то с небольшой отсрочкой. Если не за
амнистированную «белогвардейщину», то по
обвинениям в шпионаже или антисоветской
агитации.)
И все же, несмотря на все удары и
трудности, очередной этап борьбы за армию
Врангель выиграл. Ее переброска на Балканы
постепенно завершалась. Новогодний приказ
главнокомандующего гласил:
«Еще один год отошел в вечность.
Русская армия отбила новые удары судьбы. Она
осталась на посту. Она на страже
государственности. Ее пароль — Отечество. Одни
клевещут на нее, другие зовут за собой. Она
выполнит свой долг. Его укажет народ. Мы ждем
призыва Родины. Да принесет его грядущий год!»
Сам Врангель выехал в Сербию 26 февраля,
с последним эшелоном. Несмотря на запрет
союзнических властей, он остановился в Галлиполи
и выступил перед войсками. Он говорил «Родные
славянские страны широко открыли двери своих
государств и приютили у себя нашу армию до тех
пор, пока она не сможет возобновить борьбу с
врагом отчизны... Спасибо вам за вашу службу,
преданность, твердость, непоколебимость. Спасибо
вам и низкий поклон».
Был учрежден знак «В память пребывания
Русской армии в военных лагерях на чужбине» —
черные самодельные кресты с надписями:
«Галлиполи», «Лемнос», «Кабакджа», «Чаталджи»,
«Бизерта». Из-за нехватки транспортных средств в
Галлиполи оставалось около тысячи человек под
командованием ген. Мартынова. Из лагеря они
переселились в город и в течение 1922 г. небольшими
партиями перевозились в Венгрию. Их арьергард
прибыл в Сербию в мае 1923 г.
112. На Балканах
После переезда из турецких лагерей
Донской корпус расположился на юге Болгарии,
штаб ген. Абрамова разместился в Старой Загоре.
Цвет Белой гвардии, 1-й корпус, был расквартирован
на севере страны, штаб в Велико-Тырново, части
заняли пустые казармы распущенной по мирному
договору болгарской армии — в Свиштове, [580]
Севлиеве, Никополе, Белоградчике.
Врангель депонировал в Болгарском банке сумму,
достаточную для пропитания корпуса в течение
года. По приказу Кутепова с 20.01.22 войска
приступили к регулярным занятиям по программам
мирного времени. В Софии находились
представитель главнокомандующего, управление
снабжения.
Отношение к себе белогвардейцы
встретили двоякое. Со стороны правительства,
правой и умеренной общественности — очень
теплое. Звучали речи о
«потомках Шипки и Плевны, которые
воскресят Русь и по-братски, рука об руку, пойдут
вперед вместе с братьями-славянами».
На параде, устроенном Кутеповым,
присутствовал болгарский военный министр, а
осиротевшее болгарское интендантство
безвозмездно отпустило русским обмундирование,
сукно и кожу на обувь. Среди гражданских беженцев
была организована регистрация добровольцев для
пополнения белых частей. Но в Болгарии была и
сильная компартия. Щедро подпитываемая
Коминтерном, она подминала под себя левые круги
других организаций, в том числе и правящей
земледельческой партии. С этой стороны на
врангелевцев посыпались яростные нападки,
вплоть до митингов и демонстраций с требованиями
силой посадить белых на корабли и отправить в
Совдепию. Пыталась оказать давление и советская
сторона. Так, 3.04.22 последовала нота Украинской
ССР, где выражался протест против приема войск
Русской армии и заявлялось, что всякие воинские
части, размещенные и снабжаемые Болгарией, в
случае их действий против УССР будут
рассматриваться как регулярные части болгарской
армии со всеми вытекающими отсюда последствиями.
В стране была широко развита советская
агентурная сеть. Тотчас после размещения войск
под боком у них обосновался «Союз возвращения на
родину». Но в первое время Кутепову удавалось
держаться твердо. Всякие попытки властей отойти
от прежних договоренностей, вроде предложений
сдать оружие на хранение в болгарские склады, им
блокировались.
В королевстве
сербов-хорватов-словенцев кавдивизия Барбовича
была зачислена в пограничную стражу, казаки
Фостикова расположились в районе г. Вране, где
сооружали шоссе к болгарской границе,
технический полк был направлен на
железнодорожные работы. В Белой Церкви
разместились Николаевское кавучилище, Крымский,
Донской и Русский кадетские корпуса. Многих
офицеров приняли в жандармерию. Всем,
зачисленным на службу, Югославия сохраняла их
воинские звания (но только полученные до
революции, иначе ей пришлось бы содержать
слишком много полковников и генералов). Штаб
главнокомандующего и интендантство находились в
городке Сремски Карловцы в 50 км от Белграда.
Врангель прибыл в страну 1 марта и через две
недели был принят королем Александром. Левые
круги, хоть и менее сильные, чем в Болгарии, тоже
попытались раздуть в прессе антиврангелевскую
шумиху, и МИД Югославии вынуждено было сделать
заявление:
«Пребыванию ген. Врангеля в столице
печать придает такое значение, которого оно на
самом деле не имеет. Русский генерал прибыл в
нашу землю, чтобы пользоваться полным
гостеприимством, каким пользовались и другие
русские...»
По завершении перевода войск на
Балканы вышел в отставку ген. Шатилов. [581] Крым,
Константинополь, поиски пристанища — этого
оказалось достаточно, чтобы надорвать силы.
Начальником штаба главнокомандующего стал ген.
Миллер.
Нужно было приспосабливаться к новым
условиям, когда корпуса и дивизии разделились
расстояниями, условиями существования и
государственными границами. «Официальные»
представители Врангеля находились в Праге,
Софии, Париже, Бухаресте, Будапеште, Белграде, в
других странах имелись военные агенты. Для связи
с ними, с Кутеповым и Абрамовым при штабе
главнокомандующего создавался отдел
дипкурьеров. На несколько человек удалось
получить официальное разрешение Антанты, другие
путешествовали под видом коммивояжеров. Король
Александр разрешил Врангелю пользоваться
собственным шифром.
Разбросанная по Балканам, армия все
еще оставалась армией и сохраняла
боеспособность. Согласно мобилизационным
планам, первые 4 дивизии могли быть развернуты в
течение 5 дней. Начали наводиться контакты с
Румынией. С ее правительством велись переговоры
о пропуске Русской армии через ее территорию на
случай войны. Предложения Врангеля шли дальше —
к заключению союзного соглашения, где при
разногласиях сторон арбитром выступал бы король
Александр. Зондировалась также возможность
размещения в Румынии, поближе к русским границам,
15-тысячного белого контингента. Ряд румынских
лидеров, Братиану, Дука, склонялись к серьезному
обсуждению этих предложений и подписанию
договора. Такой позиции способствовали
отношения с Советской Россией, продолжающие
ухудшаться из-за подрывной деятельности
большевистских спецслужб и Коминтерна.
Размещение белогвардейцев могло стать для
Румынии ответной мерой на подобные действия,
позволяющей держать противника под угрозой.
По прогнозам врангелевского штаба,
война с большевиками должна была возобновиться в
самое ближайшее время, но предполагалось, что со
стороны европейских государств она вначале
будет носить оборонительный характер, и театром
ее станут именно Балканы. На основании
разведданных и анализа политической ситуации
делался вывод, что румынская армия, усиленная
французами в материально-техническом отношении,
но слабая духом и разболтанная, продержится при
нападении Совдепии не больше 2—3 недель. А при ее
отступлении в Добруджу и приближении красных
войск к болгарской границе последует
колоссальный взрыв — левый переворот в Болгарии
и националистический (кемалистский) в
европейской части Турции, велика была
вероятность революционного рецидива и в Венгрии.
На основе данных прогнозов удалось
наконец-то достичь сближения с Советом послов
под председательством Гирса. Русские дипломаты
считали такое развитие событий вполне вероятным,
а ситуацию в Южной Европе действительно
угрожающей. Мнение русских разделял
министр-председатель королевства СХС Пашич и
югославский Генштаб, с которыми прошли
специальные переговоры. При содействии Гирса и
сербов разработки врангелевского штаба были
доведены до военных и правительственных кругов
Франции с предложениями [582] немедленно обратить
внимание на состояние румынской армии и
приложить все усилия к подъему ее
боеспособности, а также использовать силы
Русской армии. Для этого врангелевцы просили их
поддержать в вопросах размещения 15-тысячного
корпуса в Румынии, разрешения учета бывших
солдат и офицеров в Венгрии, Чехословакии,
Румынии, Югославии; прекращения подрывной
деятельности против армии в Болгарии. В случае
развития событий по указанному варианту
просилось разрешение на отступление русских
частей из Болгарии в Югославию. Соответствующие
переговоры представители Врангеля начали в
Будапеште и Бухаресте.
Часть секретных документов,
фигурирующих во всех этих переговорах —
инструкций, обращений, переписки, попала в руки
советской разведки и впоследствии стала оружием
в дипломатической кампании против
белогвардейцев. Интересно, что в то время
коммунисты планировали свой очередной удар
действительно в направлении Балкан. И
действительно в ближайшем будущем. Штаб Врангеля
ошибся только в одном — агрессия должна была
начаться не наступлением Красной армии, а
изнутри, разжиганием революций в Румынии и
Болгарии. Тут уж белое командование проглядело
явную закономерность, все акции Совдепии против
других государств начинались «народными
восстаниями» — и лишь затем следовало внешнее
вторжение.
В Югославии левые хоть и были слабее,
чем в Болгарии, но тоже старались клюнуть
белогвардейцев. Последовал запрос в Скупщине —
признает ли правительство Врангеля как
законного главу русского правительства? А если
нет, то почему Врангель управляет судьбами
русских эмигрантов? И находится ли королевство
СХС в состоянии войны в Россией? Если нет, то
почему оно содержит на своей территории
формирования, ведущие подготовку к такой войне?
Министр иностранных дел Пинчич ответил:
«Ген. Врангель пользуется здесь правом
гостеприимства. Его пребывание не носит ни
политического, ни военного характера. Мы не
признали Врангеля, когда он был главой Русской
армии и победоносно двигался на Москву. Мы не
признали его и теперь... Мы воздержимся от
принятия на себя каких-либо обязательств,
которые могли бы вовлечь нас в войну с Россией...»
Врангелю приходилось выдерживать и
борьбу другого рода, внутри эмиграции. К 1922 году
ее политическая часть окончательно распалась на
группы, течения, блоки (например, в Харбине
насчитывались 22 партии, боровшиеся между собой).
Крупнейшими из таких группировок стали:
монархисты-кирилловцы (сторонники великого
князя Кирилла Владимировича); блок Высшего
монархического совета с
монархистами-николаевцами (сторонниками
великого князя Николая Николаевича);
национально-прогрессивная группа — кадетского,
либерального направления; блок отколовшегося от
кадетов левого крыла с социалистами и
левоказачьими организациями. Борьба велась
вплоть до терроризма — в Берлине монархисты
устроили покушение на Милюкова, во время
которого погиб закрывший его Набоков, видный
деятель кадетской партии (отец знаменитого
писателя). Каждая группировка старалась
перетянуть на свою сторону Врангеля [583] — такой
козырь, как обладание армией, давал неоспоримые
преимущества в борьбе за роль «правительства в
изгнании». И каждая группировка стремилась
Врангеля свалить — из опасений, что он примкнет к
другой партии. В самой Югославии приезд
главнокомандующего связывался с взрывом надежд
на его «объединяющую роль», только различные
течения понимали это по-своему, подразумевая, что
он непременно включится в междоусобную грызню на
их стороне. Когда надежды не оправдались,
посыпались обвинения: с одной стороны — в
«реакционности», с другой — в «либерализме».
Позиция Врангеля в данном отношении
была однозначной. На «одном из собраний высших
чинов армии он заявил:
«Как бы ни сложилась обстановка, армия
призвана играть особую роль в возрождении
России. Лозунг, начертанный на наших знаменах —
«Мы боремся за Отечество, народ сам решит, какой
быть России», — единственно верен. Вокруг армии
начинается политическая борьба. Я решил сделать
все, чтобы не дать вовлечь ее в такую борьбу».
То же самое подтверждал Кутепов:
«Все мы считаем, что армия должна быть
вне политики, и если в нашей армии солдаты и
офицеры — монархисты, и если великий князь
Николай Николаевич пользуется большим
авторитетом в войсках, армия признает только
одно знамя — национальный русский флаг. Все
слухи, что армия вошла в контакт с той или иной
политической группировкой, — сплошь провокация.
Наша задача — сохранение организованных кадров
офицеров и солдат для будущей России».
В приказах неоднократно
подчеркивалось строгое запрещение офицерам
принимать участие в каких бы то ни было
политических организациях. Врангель говорил:
«И офицер старой императорской армии
не мог состоять членом монархической партии, так
же, как не мог быть членом любой другой. Мы, старые
офицеры, служившие при русском императоре во дни
славы и мощи России, мы, пережившие ее позор и
унижение, не можем не быть монархистами. Но мы не
можем допустить, чтобы, прикрываясь словами
«вера», «царь», «отечество», офицеров вовлекали в
политическую борьбу».
Междоусобицы были благодатной почвой
для деятельности коммунистов, играющих на
разногласиях, недовольствах, а то и ловко
стравливающей противников. Огромный вред
антибольшевистским силам нанесло
«сменовеховское движение» (по названию журнала
«Смена вех», выходившего в Париже в 1921 — 1922 гг.).
Сменовеховцы стали проповедовать поддержку
советской власти, поскольку она выражает
интересы России, как державы. Большевистское
правительство рассматривалось как реальная
власть, защищающая русские границы. Предлагалось
сотрудничеством с ней добиваться того, чтобы
извлечь из революции все доброе и справедливое,
способствуя отмиранию всего злого и жестокого.
Строились расчеты на перерождение
коммунистических начал в
национально-государственные, а в качестве
примера приводился НЭП, как начало возврата к
здоровым экономическим отношениям. (Интересно,
что если среди эмигрантов сменовеховское
движение всячески поддерживалось и поощрялось
коммунистами, вплоть до финансирования его
изданий, то внутри России сменовеховцев,
сотрудничающих с властями не по идейным, а по
государственным соображениям, травили и
преследовали, как «попутчиков», случайных и
вредных.) Под сменовеховским флагом [584]
открывались различные общества и союзы, ведущие
возвращенческую агитацию — одни из
большевистских агентов, другие из
распропагандированных эмигрантов.
Кое-кто вернулся, даже военачальники.
Кроме Слащева, уехали в Россию ген. Болдырев —
главнокомандующий войск Уфимской Директории,
генералы Секретев, Гравицкий, Клочков, Зеленин.
Еще дважды, в 1922 и 1923 гг., вернувшиеся генералы
обращались с воззваниями к войскам белых армий.
Но вопреки утверждениям советской литературы, из
двухмиллионной русской эмиграции «прозревших»
нашлось относительно немного. Значительный
поток возвращенцев наблюдался лишь в 1921 г. — 121 843
чел. Уезжали случайные, колеблющиеся, склонные
верить красной пропаганде. Потом количество
пожелавших вернуться резко упало. За 9 лет, в
1922—1931 гг., оно составило 59,6 тыс. чел. Сказалось и
устройство беженцев на чужбине, и
просачивающаяся за рубеж информация о том, что
творится в России. Всего за 10 лет вернулись 181 432
чел., около 9% бежавших и изгнанных. Так что
широкомасштабные попытки коммунистов вернуть
эмигрантов под свое владычество вряд ли можно
считать удавшимся.
113. Русский Общевоинский Союз
Мощным ударом по Русской армии стала
Генуэзская конференция. Рассматривая ее историю
и предысторию, можно увидеть, что это
мероприятие, открывшее коммунистам выход на
мировую политическую арену, было спровоцировано
самими коммунистами. Европу трясли послевоенные
экономические кризисы. Под их влиянием
происходили кризисы политические, менялись
правительства в Италии, Польше, Греции, Австрии,
на волоске висели правительственные кабинеты
Англии и Германии. Во многих кругах надежды на
улучшение связывались с возвращением в мировую
экономическую систему такого огромного рынка
сбыта, поставщика сырья и продовольствия, как
Россия. Тем более что этот рынок предстояло бы
осваивать заново, а значит, те, кто дорвется до
лакомого куска первым, получили бы немалые
выгоды. Интересы выгоды стали перевешивать
интересы морали и нравственности. Уже в 1921 г.
торговые соглашения с Совдепией заключили
Англия, Германия и Италия, вовсю наводили мосты
прибалты.
В этих условиях в ноябре 1921 г.
прозвучало заявление большевиков о том, что они
готовы пойти на уступки в вопросе о возвращении
старых долгов России в ответ на получение
определенных льгот, признание великими
державами советского правительства и заключение
ими мира с Совдепией. И Европа на эту приманку
клюнула. Состоялась Каннская конференция
Верховного Совета Антанты, на которой были
приняты решения о созыве общеевропейской
конференции по экономическим и финансовым
вопросам с участием Советской России, о
некотором ослаблении давления на Германию, чтобы
не толкнуть ее в объятия большевиков. И «о
взаимном признании различных систем
собственности и различных политических форм,
существующих в настоящее время в разных
странах».
10.04.22 Генуэзская конференция
открылась. Ее ход сразу же покатился [585] далеко не
в пользу Европы. Чичерин обставлял западных
лидеров как детей. Он гораздо лучше умел
говорить, строить неожиданные логические ходы и
играть на внешних эффектах. В какой-то мере ему
мог противостоять только Ллойд-Джордж, тоже
опытный демагог и тоже из левых. Ни о каком
возвращении старых долгов уже речи не было —
большевики сразу выдвинули ответный счет за
убытки, нанесенные интервенцией. Они умело
создавали сенсацию за сенсацией, быстро завоевав
популярность публики, и принялись выбрасывать
собственные идеи пропагандистского плана.
Газеты в те дни писали:
«Британский премьер создал для
большевиков всемирную даровую трибуну. Они этой
трибуной успешно воспользовались. Своим
участием в конференции в качестве равных среди
равных большевики достигли политического
престижа, который им нужен».
Позиция советской делегации
усиливалась спецификой коммунистов — в отличие
от Запада, они могли говорить все, что угодно,
ведь никакого отношения к конкретным делам их
слова не имели. А главное — конференция была
проиграна европейскими державами задолго до ее
открытия! Самим приглашением большевиков,
признанием «различных систем собственности»,
«различных политических форм», они де-факто
признали советское правительство законным,
согласились закрыть глаза на попрание прав
человека в России и на все, что там творили
коммунисты. А раз так, то иностранная интервенция
и поддержка Антантой антибольшевистской борьбы
действительно выступали актом ничем не
спровоцированной агрессии! Поэтому позиция
Запада оказалась такой слабенькой и уязвимой.
Отыскивая компромиссные решения,
великие державы пытались «по-человечески»
торговаться. Шли на уступки, рассчитывая на
ответные шаги. Такой «уступкой» стала и армия
Врангеля. Ею решили пожертвовать в угоду
интересам общеевропейской политики. Англия и
Франция надавили на Белград. Король Александр
был вынужден оказать давление на Врангеля. И 22.04
русский главнокомандующий выступил с
заявлением:
«...Единственная моя цель — сохранение
и обеспечение жизни моих старых соратников, дав
им возможность, не будучи в тягость приютившим их
дружественным странам, обеспечить трудом свое
существование до той поры, пока Господь не даст
нам возможность снова послужить Родине. В
настоящей политической обстановке о каких-либо
приготовлениях к вооруженному выступлению
говорить не приходится. Все мои усилия
направлены лишь к тому, чтобы улучшить
материальное благосостояние моих товарищей по
оружию. Одновременно начавшаяся в последние дни
и ведущаяся по разным мотивам травля моих
соратников и меня в Польше, Чехословакии,
Болгарии, Сербии и Англии, травля, ведущаяся как
частью прессы, так и некоторыми левыми группами,
имеет одни общие источники — и материальные, и
духовные».
Белым частям в Югославии теперь
запрещалось именоваться «армией». Официально
они низводились до уровня обычных эмигрантских
организаций.
Пошло давление и в Болгарии. Кутепов
получил ультимативное требование о том, что его
войска больше не могут пользоваться правами
боевых частей, должны подчиняться гражданским
болгарским властям и разоружиться. Всем желающим
вернуться в Россию предлагалась депортация,
желающим остаться — перевод на
сельскохозяйственные [586] работы. Врангелю въезд
в Болгарию запрещался. Кутепов до поры до времени
шел на непринципиальные уступки и спускал
требования на тормозах. А в Генуе советская
делегация нанесла новый удар. 17.05 в подкомиссии,
обсуждавшей общеевропейские обязательства о
ненападении, большевики потребовали дополнить
обязательства мерами против «банд», нападающих
или готовящих нападение из-за рубежа. Назывались
части Савинкова, Петлюры, Врангеля, требовалось
их разоружение и перевод в более далекие от
России страны. При этом в президиум конференции,
а в копиях — в газеты, были переданы добытые
советской разведкой секретные документы
белогвардейцев, относящиеся к их связям с
правительственными и военными кругами других
государств. Подборка была сделана очень искусно,
преподнося документы в нужном для Совдепии
свете. Западные газеты писали:
«Это самый сильный удар, который
большевики нанесли нам под занавес Генуэзской
конференции».
Она закончилась полным триумфом
коммунистов. Они сделали себе колоссальную
рекламу, способствующую усилению «левых» в
Европе, увозили с собой Раппальский договор с
Германией о возобновлении дипломатических и
экономических отношений, решение о созыве новой
конференции для урегулирования взаимоотношений
между Россией и другими странами, полученное
обещание Югославии и Болгарии распустить армию
Врангеля. И ухитрились абсолютно ничего не
дать взамен!
Вслед за Генуей на белогвардейцев
обрушился новый удар — в Болгарии. Ситуация там
обострялась с каждым днем. Она напоминала 1917 г. в
России, с той лишь разницей, что события
развивались не в военной, а в послевоенной
обстановке. Фигура царя была практически
номинальной. У власти находился Болгарский
земледельческий союз, примерно соответствующий
русским эсерам. Государство стремительно
катилось влево. Усиливалась компартия,
подпитываемая Коминтерном точно так же, как в
России большевиков подпитывала Германия.
Правительство Стамболийского делало
коммунистам одну уступку за другой — как в свое
время правительство Керенского. Вся страна была
опутана большевистской агентурой, по данным
контрразведки Кутепова, в ее состав входили даже
начальник жандармерии Мустанов и софийский
градоначальник Трифонов. Подбивая правящую
партию земледельцев к первому шагу —
антимонархической революции, коммунисты активно
готовились к захвату власти. Белогвардейцы были
для них костью в горле, которую во что бы ю ни
стало требовалось удалить. Имелись и другие силы,
пытающиеся, как Корнилов в России, спасти страну.
Был создан союз «Народный сговор» во главе с А.
Цанковым, А. Грековым и X. Калафовым, опирающийся
на офицеров и унтер-офицеров, уволенных из армии
после капитуляции Разумеется, союз искал
контактов с Кутеповым. И Кутепов на такие
контакты шел — он не был ни политиком, ни
дипломатом, он был солдатом и видел, что
происходит в Болгарии. А коммунисты на этих
связях играли. Подготавливая собственный
переворот, они, как и в России, пугали страну
правым переворотом. Государство было на грани
гражданской войны.
Штаб Врангеля призывал к осторожности.
Был срочно возвращен в строй и направлен в
Болгарию лучший дипломат — ген. Шатилов. [587] Его
оценка ситуации гласила:
«Положение Русской армии в Болгарии в
случае вооруженного выступления земледельцев,
поддержанных местными большевиками, будет
чрезвычайно затруднительным. В этом случае нам
необходимо соблюдать полнейший нейтралитет,
дабы не вызвать к себе взрыв вражды со стороны
болгарского народа и иностранных держав. Этого
же требует наш долг по отношению к принявшей нас
стране. При этом положение наше будет
значительно облегчено, если болгарская армия
окажется на стороне короны. Если же она
расколется и в большей своей части окажется на
стороне земледельцев, то обстановка для нас
сложится значительно тяжелее, но и в этом случае
я не вижу оснований отказаться от нашего
нейтралитета, так как конец борьбы будет
означать возвращение к существующему ныне
политическому положению. Только в одном случае
обстановка может заставить нас выйти из
положения нейтральных зрителей, именно, если
выступление будет организовано земледельцами,
руководимыми коммунистами, так как успех в
борьбе, одержанный левыми партиями при этой
группировке сил, имел бы первым последствием
расправу с нами».
Миллер подготовил от имени Врангеля
приказ русским частям в Болгарии находиться в
состоянии полной готовности, но не принимать
участия в боевых действиях внутри страны, а в
случае чего отступать в Югославию... Только левые
группировки Болгарии не собирались начинать
активных действий, пока не нейтрализованы белые
войска. В прессе и с трибун они до предела раздули
опасность правого переворота, подтолкнув
правительство к акциям против врангелевцев.
Полиция совершила внезапный налет на
кутеповскую контрразведку, арестовала ее
начальника Самохвалова. При обыске обнаружили
ряд документов, признанных компрометирующими —
сведения о болгарской армии, состоянии дорог,
подвижного состава (каковые действительно
собирались), списки агентурной сети
контрразведки, схемы каналов связи между
Тырново, Софией и Белградом, фигурировали и
какие-то приказы Врангеля, которые
квалифицировались как подготовка
государственного переворота — белое
командование признало их подброшенными
фальшивками, указав на ряд неувязок и
неточностей в них. Одновременно власти произвели
налеты с обысками на русскую военную миссию и
квартиру Кутепова. Охрана, поднятая по тревоге,
ощетинилась винтовками и пулеметами,
намереваясь принять бой за своего командира, но
Кутепов остановил готовое начаться
кровопролитие и приказал конвойцам сдать оружие
болгарам. Начальник штаба болгарской армии
Топалджиков по телефону вызвал Кутепова в Софию,
гарантируя возвращение. Там он был арестован.
Узнав о событиях, Врангель направил
Стамболийскому гневную телеграмму:
«...Болгарское правительство в
сознании своего бессилия ищет опоры у тиранов
России и в жертву им готово принести Русскую
армию. Преследуемые клеветой и злобой, русские
воины могут быть вынуждены сомкнуть ряды вокруг
своих знамен. Встанет вновь жуткий призрак
братоубийства. Бог свидетель, что не мы вызвали
его».
Европейские газеты вышли с
сенсационными заголовками: «Врангель объявляет
войну», «Ультиматум русского
главнокомандующего». Болгарское правительство
обвинило белогвардейцев в создании [588] шпионской
организации и участии в подготовке
государственного переворота. Левыми
организовывались соответствующие митинги и
манифестации. Для сглаживания конфликта в Софию
прибыл Миллер, заверяя, что телеграмма Врангеля
не ультиматум, а лишь указывает на
несправедливое отношение к русским, и что
«русские контингенты ни при каких условиях не
будут участвовать в политической жизни страны»
— он привез с собой приказ главнокомандующего об
этом.
Из Болгарии были высланы генералы
Кутепов, Шатилов, Попов, Вязьмитинов, ряд старших
офицеров. Чтобы дело действительно не кончилось
последним сражением белогвардейцев на чужбине,
Кутепов, несмотря на запрещение контактов с
войсками, переслал приказ с требованием
сохранять спокойствие и дисциплину. Корпус
принял ген. Витковский. Болгарское правительство
предписало ему разоружить части и переводить их
на самообеспечение путем создания рабочих
артелей по местам расквартирования...
Теперь Русская армия как
организованная сила постепенно угасала.
Втягивалась в новую жизнь, новую работу или
службу, новый быт. Соединения и части, устроенные
на общественные работы, вынуждены были со
временем расходиться по разным местам в поисках
другого заработка. Кто-то находил потерянные
семьи, кто-то создавал новые. Кто-то, поднакопив
денег, уезжал в другие страны, надеясь устроиться
там получше... Процесс такого распада был
неизбежен, и Врангель, учитывая это, параллельно
со старыми, отмирающими структурами начал другую
форму организации армии — в виде воинских
союзов. Начало этой работы было положено еще в
21-м, в Константинополе, когда главнокомандующий
стал получать много писем и ходатайств от бывших
деникинцев и офицеров других белых фронтов о
зачислении в армию. Удовлетворить их он не мог по
материальным соображениям — надо было как-то
прокормить хотя бы имеющиеся войска. И Врангель
приказал своим представителям в разных странах
начать регистрацию желающих числиться в составе
армии.
Такая работа продолжалась и в
следующие годы. Целью союзов Врангель видел не
создание политической организации, а сохранение
до лучших времен кадров российской армии,
готовых, когда понадобится, вернуться в строй. К
возникающим в разных государствах воинским
структурам стали примыкать независимые
офицерские общества, образовавшиеся там и сям на
чужбине, где по идейным соображениям, где по
соображениям взаимопомощи и совместного поиска
средств к существованию. Присоединился и ряд
воинских монархических организаций, начавших
появляться еще в 1918—1919 гг. в оппозиции белым
правительствам демократического и либерального
толка. В основном они ориентировались на
великого князя Николая Николаевича, бывшего
главнокомандующего российской армии,
популярного в войсках, а взгляды Николая
Николаевича во многом совпадали со взглядами
Врангеля, он также считал недопустимым
вовлечение офицерства в политическую грызню,
считал несвоевременным выдвижение
монархических лозунгов, а кроме того, он
признавал Врангеля законным русским
главнокомандующим. Несоответствие между
приказами о непринадлежности к политическим
партиям и собственным монархизмом участники
соответствующих организаций [589] обычно извиняли
тем, что «русский монархизм — не политическая
партия», а образ мышления.
В 1924 г. Врангель приказом № 82 подытожил
сделанное:
«Дабы связать между собой и армией
офицеров, рассеянных по всем странам, оказать им
нравственную и, в пределах возможного,
материальную поддержку, еще в 21 г. мною
предложено военным агентам и военным
представителям в разных государствах приступить
к образованию воинских союзов и обществ... Ныне,
после трех с половиной лет изгнания, армия жива.
Она сохранила свою независимость... Признавая
своевременным завершить ныне начатую в 1921 г.
работу по объединению офицеров за рубежом и
считая всех членов главных офицерских союзов в
составе армии, приказываю:
1. Объединение и руководство
деятельностью всех офицерских союзов и обществ в
разных государствах осуществлять через военных
представителей и военных агентов в данных
государствах.
2. Военным представителям и военным
агентам
а) предложить господам офицерам, не
состоящим в настоящее время в союзах данной
страны, но считающим себя в составе армии,
записаться в один из союзов;
б) предложить через означенные союзы
всем господам офицерам, не считающим себя в
составе армии, выйти из союзов; тем из господ
офицеров, которые состоят в союзах и входят
одновременно в состав каких-либо политических
организаций, предложить, как чинам армии, выйти
из последних; те из господ офицеров, кои нашли бы
возможность от этого уклониться, подлежат
исключению из союзов...
в) указать всем союзам... на мое
решительное требование не допускать обсуждения
каких-либо вопросов характера политического,
предоставив обсуждение «программ», «тезисов» и
«лозунгов» тем, кто видит в этом спасение
Родины».
На совещании представителей
региональных союзов в Белграде Врангель сказал:
«Борьба за Родину не кончена, и
вставшая по призыву царя Русская армия ныне в
изгнании, в черном труде, как некогда на поле
брани, отстаивает честь России. Пока не кончена
эта борьба, пока нет верховной русской власти,
только смерть может освободить русского воина от
выполнения долга. Этот долг для меня — стоящего
во главе остатков русской армии — собрать и
сохранить русское воинство за рубежом России.
Так, окруженный врагами, отбивая знамя, призывает
к себе остатки родного полка командир знаменного
взвода...»
Так образовался РОВС — Русский
Общевоинский Союз. А историю Добровольческой
армии Корнилова — Вооруженных сил Юга России
Деникина — Русской армии Врангеля на этом можно
считать завершенной.
|
|
